Все что я знаю о том, как воевал мой дед - его воспоминания, воспоминания моей бабушки, моей мамы и моего дяди. Так же боевые награды... Просто так Иван Михайлович о войне почти не рассказывал, так за столом с другими такими же фронтовиками за бутылочкой горькой. Начать нужно с его краткой биографии. Родился он в деревне Старые Арти Артинской волости, Екатеринбургского уезда в семье крестьянина. Из ранних воспоминаний запомнилось - Осенью 1918 года пришли белые. Схватили дядю - младшего брата отца. Он по ранению пришел красногвардеец. На площадь согнали односельчан, и забили мужика насмерть. А затем дом его со всем двором сожгли... Свинья визжала, и корова выла... Семью дяди поселили у них на дворе, стаю для скота утеплили, сбили в ней печку, и там они жили почти два года. В четырнадцать лет вступил в Комсомол. А в 1929 прошел курсы трактористов и стал первым, кто сел за рычаги трактора в Старых Артях. В 1933 году уехал в Свердловск, строил Уральский завод тяжелого машиностроения (Уралмаш). А уже в 1934 году по путевке Комсомола направили в органы НКВД. В 1936 году женился. А в 1939 перевели в город Нижний Тагил. Панов Иван Михайлович со своей женой до войны проживал в городе Нижний Тагил. Проходил службу в НКВД СССР. 22 июня 1941 года разделило жизнь его семьи на до... и после. Все его существо рвалось туда, где решалась судьба страны, где в бою он бы бил и бил врага, напавшего на его страну. Рапорт об отправке на фронт - отказ, второй - отказ, третий... После четвертого, его вызвал начальник и сказал - Ты вместо фронта пойдешь под трибунал! Эта угроза не остановила. И был и пятый. 8 августа 1941 года эшелоном он был отправлен в действующую армию. Накануне, вечер Иван Михайлович провел с женой и новорожденной дочкой (моей мамой 30.07.1941 года рождения). Бабушка вспоминала, что сидела у него на коленях, а сама держала на руках ребенка..., плакала и говорила - Не ходи, без тебя обойдутся... А он гладил по голове, как ребенка и ласково так - Все будет хорошо, скоро вернусь с победой. И вот эшелон. Поезд шел очень долго. И как то так получалось, что на станциях, где располагались продовольственные пункты, эшелон не останавливался. Наконец приехали в Москву, выгрузили на станции Москва-Товарная. Построили, проверили наличие. Выявили двоих паникеров, сдали их в особый отдел. А затем всех по частям. Деда отправили в какое то училище, где Иван Михайлович обучался на курсах. Москву запомнил - Все окна с белыми крестами. Кругом патрули, документы проверяют. Сирены тревоги. И все равно Москва, Красная площадь, Метро, ВДНХ. Хотел в Мавзолей сходить, но он уже закрыт был. Была мечта - увидеть Иосифа Виссарионовича Сталина. Но не пришлось. В сентябре окончил обучение и направили на формирование, попал в стрелковую часть. И вот в конце сентября пешим маршем их часть направилась под Калинин. Все новое: обмундирование, пилотки со звездочками, сапоги, винтовки со штыками, патроны все желтые блестящие... У каждого гранаты. А часть бойцов несут бутылки с горючей смесью. Шли несколько дней, казалось - вот какая мы сила, сейчас придем, встретимся с немцами и сразу погоним их назад к границе. Прибыли сначала в город Калинин, а потом пошли дальше, затем расположились на окраине какой то деревни, километрах в десяти от Калинина, вроде Мышкина (может Мышка). Поставили временный городок: палатка - штаб, палатки для солдат и командиров, палатка - красный уголок, полевая кухня..., столовая с деревянными досчатыми столами и скамейками, вообщем обычная жизнь обычной воинской части. И вот числа 11 октября неожиданно мирное течение войсковой жизни было прервано появлением немецких танков. На полном ходу налетели, стали расстреливать палатки и людей из пушек и пулеметов. Попробовали организовать какое-то сопротивление и как то отразить бронированную атаку. Но, что могло сделать легкое стрелковое оружие против стальных махин, правда гранатами подожгли несколько машин. А они чуть не за каждым солдатом и командиром гонялись, старались гусеницами раздавить. Дед не плохо стрелял и из табельного ТТ застрелил нескольких фашистов. Однако пришлось бежать в ближайший лес. Там собралось несколько десятков бойцов и командиров, командовал группой какой то полковник. Построил нас, знамя развернули. Да и говорит - Это ничего, что вокруг немцы, бить их лучше, пули мимо не пролетят. И почти две недели похода по подмосковным лесам. Почти каждый день бои. Дед вспоминал - Идем к деревне, подходим, а там только печи, гарь и дикие кошки, мяукают, глазами сверкают, но не подходят... А жутко как. Мы пошли деревушку то эту из печей осматривать, картошку выкопали в огороде, решили - хозяева не обидятся, поймут. Нашли ведро, стали картоху варить на костре. А тут немцы. Много их и все на мотоциклах. Но такая злость и ненависть взяла - бросились на врага... Били штыками, прикладами, рукоятками пистолетов и револьверов, гранатами. Руки в крови, скользкие. Зубы скрипят. И разбили их... Те кто в живых остался, отступать стали, вернее побежали, а мы за ними. Всех убить хотели. Но к гитлеровцам подошла подмога, пришлось снова отступить в лес. А раз у дороги напоролись на группу врага на грузовиках, забросали их гранатами, а затем добили всех... В плен не брали - некуда их девать было, да и ненавидели их такой ненавистью за все, что они натворили на нашей земле. 18 октября в районе деревни Власьево. Ивана Михайловича отсекла от основного ядра большая группа гитлеровцев. Дед притворился мертвым, но его выдал какой то боец... Дед вспоминал - Немец то уж прошел, а этот ему и говорит - Господин немец, этот то живой и не простой солдат. А фашист стоит сытый гад и штык в меня втыкает, медленно так... Не выдержал, встал, руки поднял, обидно аж до слез... А фриц то решил, что от страха плачу. Он то ли отвернулся, то ли крикнуть своим хотел, тут я его и хряснул руками со всего маха. Он осел, а я в лес и бежать. Отбежал немного, смотрю у дерева немчик стоит, нужду что ли справляет, винтовка то в стороне стоит. Тут я его и приговорил. Винтовку в руки, теперь я боец вооруженный. К ночи вышел к своим, доложился полковнику. Тот и говорит - Мы то тебя уже списали, кто то видел как немец тебя штыком проткнул. Потом еще кружили по лесу. Помню смотрел дед фильм "Живые и мертвые" по Константину Симонову, плакал навзрыд, взрослый пожилой человек и говорил - Так и было... Еще один бой запомнил - Они наших пленных гнали, человек сто. Тут мы их и прижучили. Пленные то сами их крошили. В общем освободили ребят. Еще рассказывал, как в одном бою чуть в бога не поверил (сам всю жизнь ярым атеистом был) – Холодно уже было. Раз зашли видимо на элеватор полуразрушенный, несколько сараев. Ели то что придется, а тут нашли поле со свеклой, уже подмерзшей. Ну и наелись ее от пуза. Ночью то «прижало». Выскочил на улицу, сыро, слякотно, заскочил в соседний сарай, штаны сдернул, присел… смотрю, а у соседней стены, напротив метрах в пятнадцати немец в такой же позе расположился. Вот тут я, дед говорил, бога и вспомнил. У немца этого автомат то на шее, а у меня верный пистолет в кобуре, да еще и… Думаю сейчас схватит машинку то и… куда я со спущенными штанами откачусь… Но видно у фрица то такие же мысли были… Вот смотрю немец привстал – я то же, он штаны – я штаны, он ремень – я ремень, он за автомат – я за пистолет, он в одну дыру – я в другую… Ну и к своим, рассказал о немце. Поднялись мы и в лес, а немцы то видимо то же уехали, только машина прошумела. А уже 19 подошли к самому Калинину, соединились со своими... И сразу в бой за город. Они гады прямо волнами шли, почти непрерывно... Косили их из пулеметов и винтовок, а они прут и прут. Думал уже все, амба. Нет откатились. А затем снова. И снова цепь за цепью, волна за волной. И… снова откатились. А затем опять. Самолеты их чуть не по головам ходили и косили и из пулеметов, да и бомбили. И танков у них уйма. Правда наши артиллеристы помогали, коробочки то их метко выбивали. Да и еще сытые гитлеровцы были и часто пьяные. В атаку шли, песни горланили, кричали все - Рус сдавайся... А как бить их стали, плакали, на колени падали, руки поднимали, умоляли - Рус, плен... Еще вспоминал – приехал в их батальон то ли генерал, то ли еще какой большой чин, не ниже полковника. При нас комбата нашего вызвал и с «божескими словами» - Нужно взять вот эти дома. И ты комбат – Герой Советского Союза. Дома не взял – ты изменник и под трибунал. Час тебе даю, комбат. Бой то страшный был. Взяли мы эти дома, только и комбат у этих домов полег, да и чин то тоже там на веки остался. Тут и ранило Ивана Михайловича в первый раз легко в мякоть руки...Сначала то и внимания не обратил, так, ударило как палкой, закровило, а потом, ничего. Сам как то замотал бинтом. Правда, видимо рану застудил, отправили в госпиталь, под Москву. Уже там узнал - остановили ИХ под Калининым... Слушали в госпитале сводки Совинформбюро. Левитан каждый день – С тяжелыми боями оставили города… И раненые все прибывали. Лечили, конечно здорово, врачи и медсестры заботливые были. Дед вспоминал - Сестрички то все молоденькие, перевязывают нашего брата, плачут, жалеют. А некоторые даже в обморок падали от вида ран. Ноги и руки резали… Про хирурга рассказывали, он какие то лекарства пил с кофе и коньяком, что бы не спать – сутками у операционного стола стоял, людей спасал (дед все жалел, что не записал его фамилию, имя и отчество, говорил – на колени бы встал и в ноги ему поклонился, он руку ему сохранил, а сначала то отрезать хотели). Санитарки рассказывали, что раз оперировал он летчика – парнишку молоденького, рука у него на куске кожи висела. Хотел хирург ему руку то отрезать. А летчик то ему и говорит – Спасите руку, я даже девушку не разу не обнял. Врач – Парень, я хирург, рука то на коже висит. И тут этом мальчик летчик этой рукой ударил врача по лицу, сопроводив это «нелитературной» тирадой, да еще и зуб выбил. Вот хирург то ему руку и спасал, несколько часов операцию делал, сосуды сшивал, сухожилия связывал… Вообщем спас он летуну руку… Летчик то потом прощения просил, обещал врачу зуб из золота… Такой вот врач был. Вспоминал еще – письма из дома и сам хранил, носил в полевой сумке, бабушка писала о своих делах, никогда не жаловалась… И в каждом письме – обведенная карандашом ладошка дочери. А во время ранения под Ленинградом потерялись те письма и только рассказы о них остались. И бабушка вспоминала, что долго хранила письма деда с войны, но потом они как то потерялись… И плакала, жалела письма. Память в них, боль и любовь… А вот после госпиталя был уже Ленинград... Блокада… Первая страшная голодная зима… И тяжелое ранение и тяжелейшая контузия… Лечился в Военно-медицинской академии… И вот виток истории – спустя восемьдесят лет в Военно-Медицинской проходил лечение мой сын – его правнук, раненый на СВО. Иван Михайлович Панов был награжден орденом Отечественной войны I степени, медалями "За отвагу", "За оборону Москвы", "За оборону Ленинграда", "За Победу над Германией", юбилейными. Для меня он всегда был дедом, не дедушкой, не дедулей, а именно дедом. Он учил меня пилить дрова, забивать гвозди и выправлять гнутые. Учил подметать и мыть полы. Лет в пять научил варить картошку. Помню его сказки, рассказывал мне на ночь. В этих сказках главными положительными героями были Иван-Царевич, Иванушка-Дурачок, Сталин и Жуков. А злодеи: Кощей Бессмертный, Баба Яга, Гитлер и Геббельс. И все действие всегда происходило под Москвой или Ленинградом... Мне нравилось одеть его пиджак с наградами и изображать из себя его фронтового товарища. Сейчас я, конечно, понимаю, что был дед мне настоящим другом и товарищем. Иван Михайлович всю жизнь был каким то правильным: всегда и везде стоял в очередях, собирал чеки от купленных вещей (после смерти осталась их целая коробка от обуви). Как он ненавидел фашизм, как верил, что Великая Отечественная будет последней войной на земле. Вот такая жизнь – сын Ивана Михайловича служил в Германской Демократической Республике три года в танковых войсках, все его внуки офицеры: подполковник, майор и старший лейтенант. Его правнуки отслужили срочную… ну и вот мой сын – участник СВО. Как то подсчитал, что наша общая выслуга составляет более семидесяти лет в календарном исчислении… Иван Михайлович ушел из жизни 26 марта 1987 года. Но он не просто жив в памяти, он мне снится - что то советует, учит жизни... И это здорово.